В 2024 году, сообщил в середине декабря министр обороны Андрей Белоусов, контракт с российской армией заключили более 427 тыс. человек. Спустя неделю зампред Совбеза Дмитрий Медведев заявил, что это цифра почти достигла 440 тыс. В 2023 году на контрактную службу пошли 486 тыс. человек. Впрочем, эти цифры могут быть завышены: в федеральном бюджете на 2024 год обнаруживаются выплаты всего на 216-249 тыс. человек.
Публикация подготовлена медиапроектом »Страна и мир — Sakharov Review» (телеграм проекта — »Страна и мир»).
Набор контрактников в российскую армию идет тяжело. Чтобы стимулировать к заключению контракта, власти в 2024 году резко увеличили размер выплат (до 1,3 млн рублей). Максимальная выплата при заключении контракта перевалила за 3 млн рублей, что в 2024 году было эквивалентно медианной зарплате за 4 года (по данным Сбериндекса).
В контексте дискуссий о природе российского режима, который определяют как диктатуру или систему с мощной идеологией («фашизм», «тоталитаризм», «империализм»), мотивация россиян идти на фронт очень важна. Чем больше политический режим основан на идеологии, тем дешевле ему обходятся люди, готовые умирать (это сейчас можно видеть на примере Северной Кореи). Пока солдаты обходятся Путину все дороже и дороже.
Дмитрий Некрасов и Дмитрий Гудков, выпустившие в декабре доклад «Цена жизни: исследование готовности россиян служить по контракту», пытаются доказать: к армии готовы присоединиться миллионы россиян, а выплаты для них менее важны, чем принято считать. Однако значимость темы подрывается методологическими недостатками отчета, этическими проблемами, связанными с проведением опроса, и некорректной интерпретацией результатов. Это вызывает серьезные сомнения в достоверности выводов доклада и корректности их обобщения на всю совокупность российских мужчин.
Выборка транзитных пассажиров
Опрос проводился среди мужчин призывного возраста (18–60 лет) через личные интервью. Половина респондентов (1004 человека) была опрошена на московских вокзалах и автовокзалах, вторая половина (996) — в крупных городах: Владимир, Рязань, Тула, Калуга, Тверь, Томск. В Москве исследователи опрашивали транзитных пассажиров наземного общественного транспорта. Остальные регионы, кроме Томска, находятся на небольшом расстоянии от столицы, образуя экосистему «расширенной Москвы».
Такая выборка создаёт огромные методологические проблемы, подрывающие репрезентативность полученных данных, и делает некорректными любые обобщения на их основе. Это особенно заметно в трех аспектах: географическом, финансовом и возрастном. Близкие к Москве регионы дают относительно малое число контрактников и поэтому несут меньше боевых потерь. Выборка CASE, возможно, репрезентирует группу транзитных пассажиров наземного транспорта. Но она точно нерепрезентативна для всего мужского населения России.
На этой выборке невозможно учесть, как региональные различия влияют на готовность заключать контракт с армией. Географическая нерепрезентативность выборки не позволяет сопоставить готовность служить с экономическим положением регионов, где проживают респонденты, и с тем, какую выплату они предлагают (контрактники получают федеральную и региональную выплаты, и величина региональных выплат сильно различается).
Желаемая респондентами в среднем выплата за заключение контракта (3,7 млн рублей) вдвое превышает среднюю выплату и даже выше максимальной. Авторы доклада сравнивают эти пожелания не с выплатами в регионах, где живут респонденты, а с московскими выплатами. Но они не являются ни средними, ни максимальными.
На ожидания респондентов может сильно влиять уровень доходов и стоимость жизни в их регионах. Например, в Томске стоимость жизни почти на 17% выше, чем в Калуге, а зарплаты примерно на 3% выше в Калуге. Такие региональные различия могут сильно повлиять на финансовые ожидания респондентов.
Выборка значительно смещена по возрасту респондентов. Доля молодых мужчин в числе респондентов значительно выше, чем в реальной возрастной структуре населения России. Например, доля 18-летних в числе опрошенных в 4 раза выше, чем их доля в населении. А доля «участников СВО» среди опрошенных превышает их долю в реальности более чем в 5 раз. Авторы отчета признают наличие смещений, но настойчиво интерпретируют результаты опроса, экстраполируя их на все российское население.
Социально одобряемые ответы
Проведение опросов в публичных местах на такую политически чувствительную тему, как желание участвовать в войне, вызывает этические вопросы и создает методологические проблемы из-за потенциальных рисков для респондентов. Беседа на эти темы с незнакомцами в общественном месте (тем более, что некоторые респонденты отвечали на вопросы в присутствии друзей или попутчиков) может обернуться уголовным обвинением в случае высказывания политически неодобряемых ответов.
Поэтому публичность может вынуждать участников опроса давать социально одобряемые или несерьезные ответы. Это снижает надежность собранных данных. У социологов есть специальные методы, которые позволяют учесть сенситивность темы — например, списочные эксперименты (см. здесь и здесь). Но использование этого подхода требует выборки большего размера. В отчете Некрасов и Гудков признают, что респонденты в опросе могли демонстрировать социально одобряемое поведение. Часть респондентов думала, что опрос проводился российскими властями.
Все это могло сильно повлиять на результаты опроса. Авторы доклада пишут, что «число респондентов, реально рассматривающих для себя возможность участия в боевых действиях, очевидно меньше, и, весьма вероятно, кратно меньше, нежели число респондентов, заявивших о своей готовности». С этим сложно спорить, но проблема в том, что исследование не приближает нас к оценке этой величины.
Перечисленные нами искажения не просто ограничивают валидность результатов опроса, но и ставят под удар всю конструкцию исследования.
Вопросы про деньги и смерть
Любые опросы дают исследователю информацию, которую сложно проверить, а не твердые факты о мире. Мнения респондентов по заданным вопросам могут быть изменчивыми или не до конца сформировавшимися. Ставки невысоки: респонденты не несут никакой ответственности за свои ответы.
В основном блоке вопросов исследователи спрашивали респондентов, рассматривают ли они возможность подписать контракт с Минобороны. Ответивших «да» авторы доклада считают «безусловно готовыми» к контрактной службе. Тех, кто ответил «уже участвую» или «уже участвовал», спрашивали, планируют ли они продлить контракт.
Далее у всех спрашивали, какие аргументы могли ли бы их убедить заключить контракт: 1) мнения родственников, 2) мнения участников войны, 3) денежные выплаты. Тех, кто ответил «да» как минимум на один из этих трех вопросов, исследователи считают «условно готовыми» к участию в войне. У тех, кто три раза подряд ответил «нет», спрашивали, могут ли пойти на службу по контракту их друзья, коллеги и родственники.
Затем интервьюер спрашивал, может ли увеличение денежных выплат (ежемесячных, при заключении контракта, в случае ранения или смерти) повлиять на решение респондента заключить контракт с армией и до какого уровня должны быть повышены выплаты, чтобы респондент подписал контракт в ближайшие три месяца.
Все это вопросы о гипотетических событиях и сценариях. Для некоторых респондентов они могут звучать совсем гипотетически или неясно. Вопрос «полагаете ли вы, что ваш дом может затопить дождем?» будет по-разному воспринят в зависимости от того, живет респондент на возвышенности или в низине, в подвале или на верхнем этаже.
Гипотетические сценарии, о которых интервьюер спрашивает респондента, не приближают нас к пониманию его вероятного реального поведения. «Обещать — не значит жениться»: декларируемые в опросе намерения могут не коррелировать с реальными действиями людей. Особенно с такими значимыми, как заключение контракта с армией. Оценить стоимость своей жизни в случайном разговоре на вокзале с незнакомцем — ситуация редкая и далекая от реальных условий. Лучше спрашивать людей о том, что уже произошло, а не о том, что они или кто-другой могут сделать.
Спрашивая о стимулах для заключения контракта, авторы исследования сводят материальные стимулы к монетарным. Однако побуждать россиян идти на войну могут и немонетарные материальные стимулы — например, замораживание выплат по долгам, их прощение в случае гибели солдата, поступление детей в университет, защита супругов от увольнений и т. п.
Открытые вопросы про деньги — огромная проблема для опросов. Обычно они повышают количество отказов от ответов и добавляют шум (нереалистичные ответы, шутки). В таких случаях лучше работают закрытые шкалы, когда респондентам нужно выбрать из предлагаемых вариантов. Открытые вопросы про деньги крайне рискованны: материальное положение — чувствительная тема для респондентов, особенно при наличии неформальных доходов и отсутствии гарантий сохранности активов. Даже про религию и секс российские респонденты говорят с большей охотой.
Авторы отчета признают эти сложности, но не пытаются исправить ситуацию. Вдобавок они спрашивают респондентов об увеличении размера выплат (за заключение контракта, ежемесячных, за ранение и смерть) как о факторе, который может повлиять на их решение участвовать в войне. Этот вопрос предполагает, что респонденты знают и помнят, каковы эти бонусы сейчас. Это совершенно неправдоподобное допущение, увеличивающее когнитивную нагрузку на респондентов. Отсутствие вопросов, которые бы показали, что известно респондентам об актуальных выплатах в их регионах, — серьезное методологическое упущение.
Наконец, многих респондентов могла смутить смена регистров в вопросах. Начинается опрос с предположительного, ни к чему не обязывающего «рассматриваете ли вы для себя возможность…» Рассматривать можно все, что угодно, это совершенно не говорит о наличии планов. Далее идет вопрос о том, чьи мнения, или размер выплат мог бы убедить респондента заключить контракт. Это тоже не обязывающий вопрос, но как бы приближающий респондента к мысли, что рассмотрение должно завершиться согласием.
Затем интервьюер спрашивает, повышение каких выплат могло бы повлиять на решение заключить контракт. И под конец — ошарашивает предельно конкретным «до какого уровня должна быть повышена выплата, чтобы вы подписали контракт в ближайшие три месяца». Такая смена модальности от предположительной к почти императивной могла смутить респондентов и привести к неадекватным ответам. Кроме того, это манипулирование респондентами — подталкивание, наводящее их на ожидаемый интервьюером ответ.
Выборочное исключение данных
В отчете выборочно исключались аномальные ответы на вопросы о выплатах (исследователи отклонили шесть ответов как завышенные). Величина выплат, могущих повлиять на решение респондента идти на войну, достигала в этих анкетах нескольких десятков миллиардов рублей.
В принципе такие ответы можно интерпретировать как непрямое признание, что лишь невероятные деньги могут побудить респондента заключить контракт. Так, на вопрос «Ты вымоешь сегодня полы?» можно ответить: «Только за триллион». Этот ответ близок к ответу «Нет». Он показывает, что у автора просьбы нет того, что могло бы побудить собеседника выполнить просьбу.
Исключение выбросов — вполне допустимый подход. Однако данные этих анкет использовались для анализа других вопросов. Выборочный подход вызывает вопросы о последовательности и прозрачности методологии: авторы наряду со средними значениями используют для анализа медианные. Этого вполне достаточно, чтобы снизить чувствительность к аномальным значениям. Использование медиан позволяет не проделывать такие непрозрачные манипуляции с данными.
Интерпретация результатов
Учитывая значительные методологические проблемы, связанные со смещениями выборки, нельзя считать результаты опроса надежными для широкой российской аудитории. Поэтому интерпретировать этот опрос нужно с предельной осторожностью. Суждения, что на войну готовы поехать миллионы россиян, что зарплатные требования части из них ниже актуальных выплат, а чтобы привлечь всех, надо только поднять выплаты вдвое, такой осторожности не показывают. Тем более в ситуации, когда выплаты контрактникам отличаются от региона к региону, а общероссийской выборки у авторов исследования нет.
Сомнительна сама используемая в докладе терминология. Участников опроса авторы делят на четыре сегмента: 1) «участники СВО» (таковыми себя назвали 16,3% — эта доля превышает долю реальных участников войны более чем впятеро); 2) «безусловно готовые» заключить контракт — 13,2% (таковыми авторы доклада почему-то считают тех, кто всего лишь рассматривает возможность заключить контракт); 3) «условно готовые» (16,4%) — те, кто сказал, что на их решение заключить контракт могли бы повлиять родственники, участники войны или финансы; 4) не готовые ни при каких условиях (54,2%) — те, кто ответил отрицательно на все вопросы.
Эти термины вводят публику в заблуждение. Они не соотносятся с вопросами, которые авторы исследования задали респондентам. Тех, кого авторы доклада называют «безусловно готовыми», корректнее считать «рассматривающими возможность» заключения контракта с Минобороны. Это рассмотрение может привести к чему угодно.
Респонденты, которых авторы считают «условно готовыми» — это те, кто сейчас даже не рассматривают возможность заключить контракт с Минобороны, но не исключают, что при определенных условиях могут рассмотреть эту возможность в будущем. Считать этих людей «условно готовыми» уже сейчас нет никаких оснований. «Безусловно готов» и «рассматриваю возможность»; «условно готов» и «не рассматриваю такую возможность, но при определенных условиях могу рассмотреть ее в будущем»: разница огромна.
Из примерно 68 млн российских мужчин около 41 млн находятся в возрасте 18-60 лет. Таким образом, 13,2% «безусловно готовых» к заключению контракта — это 5,3 млн человек. Если бы эта цифра была верна, мы бы видели в российских военкоматах огромные очереди добровольцев. Совсем фантастикой выглядит добавление к этой цифре 6,5 млн (16,4%) «условно готовых». Представьте себе 12-миллионную армию! Если добавить к ней 16,3% респондентов, назвавших себя «участниками СВО», получаем потенциальную армию в 46% российских взрослых мужчин, почти 19 млн человек.
Путин был бы очень доволен.
Авторы доклада оговариваются, что «преувеличение находится в диапазоне 2–3 раз», никак не обосновывая эту оценку. Но 6-миллионной армии у Путина тоже нет. Оценка числа «безусловно готовых» в 1,8–2,7 млн человек, а «условно готовых» — в 2,2-3,3 млн тоже кажется сильно завышенной. Ее опровергают фактические темпы набора контрактников (не больше полумиллиона в год), сложности военного рекрутинга, многократно возросшие выплаты и привлечение наемников-иностранцев.
Почему-то исследователи пишут, что значительное число людей, готовых участвовать в войне, «косвенно подтверждается» тем, что 45% из тех, кто ни при каких условиях не планирует подписывать контракт, полагает, что в войне могли бы принять участие их родственники, друзья или коллеги. Мы не понимаем, как это может быть «косвенным подтверждением». Во-первых, «родственников, друзей и коллег» у разных людей может быть разное количество. У одного 10, а у другого 50 или 100. В том, что один из 50 теоретически может заключить контракт, ничего удивительного нет.
Во-вторых, и это главное, совершенно некорректно использовать ответы тех, кто категорически отказывается участвовать в войне, как надежную базу для выводов о решениях других людей. Тем более что в данном случае речь идет не о планах других людей, а о гипотетической возможности («могли бы принять участие»). Такие выводы не имеют ни эмпирической основы, ни логической обоснованности.
Крайне спорен и вывод авторов, что идеологические факторы влияют на решение о подписании контракта сильнее финансовых. Проверка этих выводов требует дополнительного анализа с использованием более надёжных методологических подходов, чтобы избежать искажений и обеспечить достоверность полученных данных.
Идея, что финансовые стимулы играют для потенциальных контрактников второстепенную роль по сравнению с идеологическими, обосновывается в докладе двум способами. Во-первых, тем, что на 78% из числа 16% «условно готовых» могло бы повлиять мнение участников войны (254 респондента), на 49% — финансовые условия (159 респондентов), на 42% — мнение родственников (138 респондентов).
Во-вторых, из 171 «условно готового» респондента, назвавшего в качестве побуждающего только один стимул, почти половина (78 респондентов, 24% от всех «условно годных») выбрали мнение участников войны; 16% «условно годных» (52 респондента) — мнение родственников и 13% (42 респондента) — финансовые стимулы. В обоих случаях число респондентов слишком мало, чтобы делать такие выводы.
Мнения родственников и участников войны авторы отчета почему-то называют «идеологическими, нематериальными стимулами», вероятно, считая их синонимами с «моральными стимулами». Но это разные понятия. Мнение родственников и участников войны во многих случаях нельзя считать идеологическим фактором. Да и будет ли нематериальным стимулом мнение «заключай контракт, отлично заработаешь»?
Тезисы не доказаны
Доклад «Цена жизни» не приближает нас ни к оценке числа потенциальных российских контрактников, ни к пониманию их доминирующей мотивации. Авторы отчета неоднократно признают ограничения своей методологии, но не предпринимают существенных попыток, чтобы исправить ее недостатки, и некорректно интерпретируют полученные результаты. Они не доказали, что в России есть 5,3 млн (или хотя бы 2–3 млн) готовых воевать и 6,5 млн (16%) «условно готовых». Это так же далеко от реальности, как и предположение о 6,7 млн (16.4%) «участников СВО».
Не смогли авторы доклада доказать и того, что финансовые стимулы не являются центральными в принятии решения о подписании контракта. Многочисленные журналистские расследования рисуют совсем иную картину. Мы можем задаваться вопросами, что движет людьми: расчет или ценности, прагматизм или идеалы. Но спрашивать об этом самих людей почти не имеет смысла.
Довольно часто мотивацию людей просто невозможно адекватно проанализировать. Например, почему небедный россиянин решил покинуть страну после начала войны: чтобы вывести из страны активы и обеспечить будущее детям, или из-за несогласия с войной? Почему пара вместе — чтобы не делить имущество и не лишаться доходов одного из супругов или по любви? В сухом остатке: активы выведены, пара вместе.
Сплошь и рядом люди рационализируют свои решения задним числом, спустя годы «придумывая» своим шагам другие мотивировки, чем были у них в действительности. Причем делают это совершенно искренне. Наконец, многие решения и действия обусловлены не глубокими убеждениями, а ситуативными обстоятельствами или когнитивными искажениями.
Прагматизм и ценностные мотивы обычно очень тесно переплетены, и измерить их реальное соотношение невозможно. По большому счету, обычно это и не нужно. А чтобы рассуждать об эластичности «цены жизни», нужны совершенно другие методы и другие данные, чем использованные в докладе «Цена жизни».
