Ютуб-сериал Фонда борьбы с коррупцией о 1990-х не содержит новых фактов, но это только подчеркивает, насколько острый интерес сегодня могут вызвать «старые» факты. Первую и самую скандальную серию «Предателей» уже посмотрели 5,5 млн человек, вторую — 3 млн, а третья, чуть более сдержанная по тону, только набирает обороты.
Основная часть сведений там почерпнута из использованных не раз источников, в том числе и сомнительных — из мемуаров Александра Коржакова, весьма популярных в конце 1990-х среди тех, кого тогда называли красно-коричневыми; из обличительных материалов, изготовленных Сергеем Доренко в ходе межклановых информационных войн в те же годы; из показаний Бориса Березовского во время лондонской тяжбы с Романом Абрамовичем (2012) и т. п.
Выпадает только финальная часть третьей серии, которая выглядит как сиквел и представляет собой занятное попурри из сегодняшних приключений главных действующих лиц.
Стержневая идея сериала соответствует исходному материалу — российская политическая история 1990-х подается как история коррупционного сговора группки олигархов, чиновников-реформаторов и Бориса Ельцина, которые сначала украли у народа страну, потом украли у него президентские выборы, а затем с неизбежностью поставили у власти Владимира Путина.
Возмущение большинства выживших участников тогдашних событий интеллектуал из следующего поколения Александр Резник называет их прощальным жестом: «Фильм хорош вызванной им реакцией со стороны апологетов ЕБНа и святых девяностых. Эти бумеры показали себя во всей красе… Они тщатся убедить себя и других, что коррупция и приватизация при ЕБН никак не связаны. Эмоционально понять бедолаг можно: идеологическое вымирание неприятный процесс. Это смена поколений…»
Обмен мыслями между критиками и хвалителями сериала сразу и окончательно принял крайне запальчивый характер. Аргументация и стилистика информационных войн, реставрированные Певчих, подтолкнули ее критиков обратиться к таким же мутным источникам, как это сделала она сама, и уйти в обсуждение трудового пути ее отца и чуть ли не дедушки. Этот разворот не нов для живых еще свидетелей тех давних «войн»: когда начинается соревнование в обличениях, то все участники показывают себя с худшей стороны.
Стал ли этот сериал по совместительству и поколенческим манифестом? Сам будучи человеком из 1990-х, знать этого не могу. Но если и так, то выкопать из прошлого и принять в качестве своих собственных озарений какие-то давние штампы и обличения — значит не извлечь уроков и готовиться к повторению того, что однажды уже привело к провалу.
Литературный прототип
В качестве лирического отступления скажу, что «Предатели» почти буквально (хотя, может быть, и неумышленно) воспроизводят сюжет и концепт пьесы Бертольта Брехта «Карьера Артуро Уи», написанной в эмиграции в 1941-м и аллегорически изображающей приход Гитлера к власти в Германии.
В пьесе пятеро бизнесменов-олигархов втягивают в коррупционный сговор политического лидера Догсборо (т. е. президента Гинденбурга), а потом, боясь разоблачения, они все вместе обращаются за защитой к бандитам-мафиози во главе с Уи-Гитлером. После чего делаются объектами их шантажа и беспомощными марионетками, а Уи в качестве политического вождя встает на место Догсборо, слишком поздно раскаявшегося:
«Так честностью прославленный Догсборо, // Проживший ровно восемьдесят лет // Достойно и почетно, допустил // Бесчестную аферу. Люди, люди! // Все, кто со мной давно знаком, твердят, // Что я не знал, а если б знал, не мог бы // Все это допустить. Но я все знал…
<…>
Я знал все это и терпел все это. // Я, честный ваш Догсборо, все терпел // Из жадности к богатству, из боязни // Почет утратить. Я достоин казни…
Надо сказать, у Брехта главным объектом разоблачения все-таки является не Догсборо, он же Гинденбург (и он же, если угодно, Ельцин), а его преемник, который «прислан на землю кромешным адом, чтоб нас покарать в кратчайшие сроки за глупость и прочие наши пороки».
Пьеса пережила свое время и настолько актуальна для сегодняшней России, что ее постановка сейчас абсолютно исключена. Но ее всегда ценили за художественную силу и никогда не рассматривали ни как объективное исследование большой политики, ни, тем более, как манифест каких-то новых поколений.
Как художественное произведение сериал Певчих далеко уступает своему прототипу. Но пользу он принес. Стало очевидно, что вопрос о давних корнях диктатуры и о ее связи с 1990-ми в сегодняшней повестке действительно стоит. Не менее очевидно, что следует с большим, чем в сериале, уважением отнестись к вкладу российских общественных сил в историю собственной страны и не толковать события 1990-х на уровне заговора группки воров.
Великие времена
Провал путча в 1991-м дал возможность бывшим советским республикам легально отпасть от империи. Если считать распад СССР грандиозным историческим достижением, то главным толчком к нему стали августовские действия москвичей, возглавленных формирующейся российской властной машиной и лично Борисом Ельциным. Это главный его и их вклад в историю, пусть и не совсем умышленный.
Не будь такого лидера, как Ельцин, ГКЧП, разумеется, победил бы.
Вторым их вкладом стал переход России к капитализму. Это не только то, к чему в 1991-м склонились правитель и номенклатура, но и то, чего решительно требовали от них те продвинутые люди, которые в августе вышли на улицы и удержали их у власти. Пусть и слабо представляя этот капитализм.
Так появилось гайдаровское правительство реформаторов.
Вопреки последующим утверждениям корифеев этого правительства, оно было приглашено как временная группа технических специалистов без политических задач. И примерно за год сделало то, для чего его позвали. После чего необходимость в нем отпала, и его членам пришлось находить себя заново.
Можно ли было сделать эту работу лучше? Теоретически да. Но других претендентов на ее выполнение не было. Хозяйственники-номенклатурщики струсили и попрятались. А реформаторы из других групп не годились, да и не рвались. Тот же Явлинский к тому времени уже дважды побывал вице-премьером — российским (1990) и общесоюзным (1991) и достижений на этих постах не имел.
Странно задним числом обличать тех единственных, кто взялся.
Компетентность гайдаровского правительства совершенно очевидно была выше, чем у предыдущих руководящих команд. Именно к этому правительству восходят нынешние сислибы и технократы, которые управляют у Путина финансами и экономикой. Мы справедливо осуждаем их за то, что они — подручные диктатуры, но в их грамотности не сомневаемся.
Такими же техническими подручными тогдашнего режима были и их предшественники в 1992-м. Но тогда в этой их работе ничего предосудительного не было. Сверхъестественных благодеяний человечеству тоже. Переход к капитализму осуществили в 1990-е годы три десятка стран, включая все бывшие республики СССР, и везде он как-то состоялся. Но в России эту работу выпало сделать именно им. За что честь им и хвала.
Причины бессердечия
Будучи интеллигентами, реформаторы олитературили свою деятельность и, отвечая чаяниям наших интеллектуалов, стали всерьез воспринимать себя как подвижников и страдальцев. Особенно Анатолий Чубайс, самый амбициозный и наименее творческий из них. Но это не должно мешать нам сегодня помнить, что именно они перевели советскую административно-распределительную экономику на рыночный язык.
Знание того, что их задачи были техническими, а не политическими или благотворительными, помогает понять, почему реформаторы мало пеклись об обездоленных и особо пострадавших от рыночного перехода.
Не единственный, но типичный пример — история со сгоревшими вкладами. Фактически эти вклады были государственными обязательствами, и по политической логике (и этике) эти обязательства следовало соблюсти. Власти могли, например, перевести их в долларовые облигации и отложить оплату до лучших времен. Примерно так они тогда поступили с внешними советскими долгами (около $100 млрд), которые сразу признали, хотя и честно объяснили, что пока вернуть не могут.
Но у иностранных заимодавцев были рычаги воздействия на российский режим, а у миллионов рядовых вкладчиков — никаких. Правительство, обложенное со всех сторон номенклатурными лоббистами, кредиторами и прочими реальными группами давления, что-то давало только тем, кто по-настоящему брал его за горло. А снизу не было ни массовых организаций, ни даже живых партий. Люди просто не знали, как отстоять свой коллективный интерес.
Российская демократия, возникшая было в 1990–1991-м, таяла на глазах. В отличие от передового меньшинства, большинство россиян не знало, как приспособиться к капитализму и к свободе, которые без спросу на них свалились, и испытывали растущую ненависть к режиму.
Но то бессердечие, с которым продвинутое меньшинство относилось тогда к растерянному большинству, было не новым феноменом, а наследством советского социализма, в котором каждый был за себя. Именно в кругу этих продвинутых и их преемников лет через двадцать как раз и начали складываться навыки солидарности и взаимопомощи, так раздражающие нынешний режим.
Но сами по себе события первых лет 1990-х, совершенно необычные для России и исторические для тех, кто от нее отпал, являются гигантскими достижениями, перечеркнуть которые путинский режим не может даже теперь. Тот, кто не понимает их значения, не поймет ни духа 1990-х, ни логики тогдашнего поведения людей, когда «дела пошли не так».
Интриги в обмен на демократию
Фактическое упразднение российской демократии произошло в ходе политического кризиса 1993-го. Но не в октябре, как принято думать, а в апреле. Референдум о доверии к президенту, правительству и парламенту («да-да-нет-да»), формально говоря, был выигран ельцинистами, навалившимися на противника с помощью грандиозной пиар-компании. Но по сути массы послали неодобрительный сигнал всем категориям тогдашнего начальства.
Ельцинисты могли повести себя как решительные политики, назначить переизбрание обеих рассорившихся «ветвей власти» и попытаться выиграть выборы. Пожалуй, то была реальная задача. Но пришлось бы учесть материальные запросы низов и, вероятно, сменить управленческую команду на более понятную народу.
Ельцин не решился на это. О всенародном волеизъявлении на следующий день забыли, как будто его и не было. «Ветви власти», как ни в чем ни бывало, принялись снова торговаться между собой из-за постов за закрытыми дверями. С этого момента российский режим навсегда стал верхушечным, а биография Ельцина как великого правителя закончилась.
И продолжилась как биография правителя-неудачника, главные решения которого либо были ошибочными, либо, в лучшем случае, претендовали оказаться меньшим злом. Ельцин не стал другим человеком, просто не смог уйти вовремя.
А подтолкнуть его к уходу российский руководящий мейнстрим оказался не способен. В том числе и потому, что маргинальные группы номенклатуры, которые этого ухода добивались, попутно добивались и чисток, и расправ, и реставрации империи, и еще многого пугающего.
Через четыре месяца взаимные интриги зашли в тупик, и дело дошло до так называемого расстрела хасбулатовского парламента. Ни один парламентарий при этом расстрелян не был. Погибли люди, которые участвовали в малой гражданской войне на улицах Москвы. Это были массы бунтарей, которые к тому времени возникли именно в столице.
Опять — в столице!
Хасбулатовские парламентарии почти поголовно их боялись и ими не руководили. Да и вообще почти никем не руководили. Их спор с ельцинистами был вовсе не про демократию. Этот депутатский корпус к тому времени исчерпал свой политический ресурс и превратился в сообщество лиц, ищущих должностей. И многие из них какие-то должности потом обрели. Зато в публичной российской политике эти якобы представители народа себя в дальнейшем никак не проявили, и это не было случайностью
В отличие от Путина, Ельцин не душил недругов. Его зря упрекают в отсутствии договороспособности. Она-то как раз была налицо. Член ГКЧП Василий Стародубцев несколько лет спустя стал тульским губернатором, а вице-президент Руцкой, провозглашенный хасбулатовцами главой государства, сделался бездарным и коррумпированным губернатором Курской области. Путин затем уволил обоих, а Ельцин терпеливо взирал на их проделки.
Но это были не политические, а чисто интриганские компромиссы. Других теперь и быть не могло. Режим, повторю, стал верхушечным, и его глава действовал, исходя из этого факта. Ельцин не проявил того демократического и нравственного величия, которого задним числом от него требуют энтузиасты. Но все же кое от чего он Россию временно уберег.
Две других дороги
В родственных нам тогда странах, в Украине и в Беларуси, 1993 год тоже был годом кризиса. Только с принципиально разным итогом.
Не все это знают, но в Украине тогда чуть не провели свой собственный референдум в жанре «да-да-нет-да». Всенародное голосование о доверии рассорившимся парламенту и президенту было назначено на 26 сентября 1993-го. Но за пару дней до этого противоборствующие стороны референдум отменили и условились просто провести досрочные выборы президента и парламента.
Которые, помимо прочего, к удивлению президента Леонида Кравчука (тамошнего аналога Ельцина), принесли во втором туре победу Леониду Кучме (аналогу Черномырдина). Так что обошлось без стрельбы, а первый демократический лидер Украины (хоть и менее яркий, чем Ельцин, но тоже заслуженный) вовремя был заменен. И новый парламент, хоть и не менее скандальный, чем предыдущий, все-таки смог принять конституцию, которую, в отличие от российской, не воспринимали как навязанную стране.
Украинской демократии предстояло много приключений, но все-таки, в отличие от российской, она не была тогда свернута.
Причина явно не в отсутствии там коррупции или олигархата. Процветало и то, и то. Украинские олигархи по своим параметрам оказались ничуть не лучше российских. А в смысле коррумпированности Кучма невыгодно смотрелся даже и рядом с Кравчуком, тоже совсем не святым.
Зато в Украине нациестроительство как раз тогда стало набирать ход, а в России оно уже зашло в тупик и начинало смешить и раздражать людей. В Украине понемногу складывалась политическая нация, а в России этот проект провалился и взамен по восходящей пошла уже имперская ностальгия.
Поэтому, в отличие от очень похожих российских, растленные правящие слои тогдашней Украины в какой-то мере ощущали свою ответственность перед страной. Из-за этого раскол в их среде не был таким безнадежным, а выбор между Кравчуком и Кучмой — не таким пугающим, как выбор между Ельциным и такими маргиналами как Анпилов или Руцкой.
В отличие от Украины, сохранить в России какой-то каркас демократии мог только очень сильный и очень прозорливый лидер. Ельцин таким уже не был. Но он тогда не допустил и самого худшего.
В Беларуси в 1993-м не было ни персональной власти (президентский пост еще только собирались учредить), ни олигархата (приватизация крупных предприятий так и не началась). А народный гнев из-за падения уровня жизни бушевал вовсю. Кляли начальство, представители которого раскололись на номенклатурное большинство и национал-либеральное меньшинство. Это меньшинство еще и дополнительно раздражало массы тем, что увлеклось нациестроительством, которое на тот момент воодушевляло там людей не больше, чем в России.
14 декабря 1993-го в белорусском парламенте выступил мало кому известный Александр Лукашенко — глава специально созданной комиссии по борьбе с коррупцией. После его доклада, в котором он разоблачил в мелких и средних злоупотреблениях всю верхушку Беларуси и за которым, затаив дыхание, в прямом эфире следил весь народ, судьба белорусской власти была решена.
Через несколько месяцев Лукашенко стал президентом, уже в первом туре набрав столько же голосов, сколько номенклатурные и национал-либеральные вожди вместе взятые, а во втором — 80%. Это был истинно народный вотум, который создал диктатуру, быстро ставшую тоталитарной и удержавшуюся даже в 2020-м, вопреки очевидной воле уже сложившейся к тому времени белорусской политической нации.
Певчих ошиблась. Диктатуры рождаются вовсе не из олигархата, который в Беларуси так и не возник, и не из заговора коррупционеров, к числу которых Лукашенко не принадлежал и на разоблачении которых сделал свою карьеру.
Диктатор не украл страну, а просто захватил ее. И выборы он тоже не украл — по крайней мере первые из них, которые стали и последними свободными. Это примерно то, что произошло бы и в России в 1996-м. Но Ельцин помешал — украл тогда президентские выборы.
Удачная кража
Мысль, что Геннадий Зюганов, победив в 1996-м, не стал бы потом отдавать власть, вовсе не такая спорная, как принято думать.
Ничего демократического в тогдашней КПРФ и в поддерживающих ее кругах не было и в помине. Красные и полукрасные губернаторы, которые в середине 1990-х один за другим выигрывали региональные выборы, вели себя как Лукашенко, а вовсе не как экс-коммунисты из Восточной Европы, ставшие социал-демократами.
Например, самый выдающийся из них, Аман Тулеев, придя к власти в Кемеровской области (1997), установил там один самых тупых и свинцовых региональных режимов и безраздельно правил 21 год, пока ситуация не дошла до такого дна, что Путину пришлось его отставить. Тулеев на старте карьеры славился страстной левизной, близостью к народу, ораторским дарованием и политическими талантами. В 1991-м, будучи мало кому известным, он запросто набрал 7% голосов на первых российских президентских выборах, а в 1996-м безусловно выиграл бы у Ельцина, если бы КПРФ рискнула его выдвинуть.
Победа коммунистов на президентских выборах в 1996-м означала бы, что режим лукашенковско-путинского типа установился бы уже тогда. Причем сразу в воинственной форме — о реставрации советской империи и «возвращении» Крыма парламентские красные толковали беспрерывно и явно не шутили. В этом случае оставалось бы лишь надеяться, что Зюганов был слишком слабоволен и труслив, чтобы совладать с этой задачей.
Действительно, слабосильного деятеля такого же тоталитарного типа по имени Виктор Янукович в Украине в 2004-м массы просто не пустили в президенты, а когда он позже им все-таки стал, свергли его в 2014-м. Но неужели в России 1996 года массы или хотя бы интеллектуалы готовы были свергать Зюганова? Его тогдашние интеллигенты-пониматели и в мыслях такого не держали и только причитали, что он может оказаться не таким уж строгим.
Поэтому решение ельцинистов остаться у власти и было тем, что называют меньшим злом. Дело было не в защите демократии, которой тогда уже не существовало. Сохранение ельцинского правления не обязательно предотвращало дальнейшее ужесточение режима, но хотя бы откладывало его на потом. То, что очередной шаг к этому ужесточению стал неизбежным, выяснилось только через пару лет.
Крах олигархов и реформаторов
Залоговые аукционы (1995) считаются одной из позорнейших страниц 1990-х. Новоназначенные миллиардеры и распределявшие госактивы чиновники-реформаторы повели себя как банальные советские решалы.
Ничто не мешает назвать это кражей, но приватизация хозяйству действительно требовалась, многие предприятия после того, как были «украдены», заработали гораздо лучше, а не уплаченные олигархами деньги можно было позднее изъять в виде компенсационного налога. Этому воспрепятствовал уже Путин, чтобы держать владельцев на крючке.
А в те годы гораздо более судьбоносными оказались не залоговые аукционы, а чуть более поздние (1997) информационно-бюрократические войны по поводу приватизации «Связьинвеста».
Желая избежать новых скандалов из-за бесплатных раздач, реформаторы попытались навязать олигархам продажу очередного актива уже за реальные деньги и нарвались на скандал гораздо более разрушительный.
Сейчас уже трудно понять, кто там кого обманул. Но из-за явно второстепенного повода олигархические группы перегрызлись друг с другом и с чиновниками, вытащили с помощью своих медиа собственные грязные склоки на обозрение всего народа и методично опозорили и самих себя, и бюрократический клан Чубайса, до этого сильнейший из всех, и сами представления о независимой и работающей для общества прессы.
Вот только тогда, примерно к 1998-му, и наметилась дорога к власти для таких, как Путин. Не олигархи привели его наверх, а крах олигархов. Недееспособность олигархата и слабая дееспособность реформаторского чиновничества заставили клан Ельцина искать более надежные опоры.
Вакуум естественным порядком заполнили военщина и спецслужбы, роль которых непрерывно росла и тогда из-за малой гражданской войны 1993-го, и потом из-за злополучной Чеченской кампании, и теперь, после того, как информационные войны дискредитировали режим в том виде, в каком он существовал в 1993-м — 1998-м.
Точку поставил августовский дефолт 1998-го, в ходе которого остатки реформаторского клана явно не справились с управлением. Это и стало фактическим окончанием 1990-х годов. Начался переходный период. К власти пришло независимое от ельцинского клана правительство Примакова. Уход старого правителя был предрешен. Но не было еще ясно, кто станет преемником и закрутит гайки.
Знал, кого выбрать
Упрекать Ельцина за выбор именно Путина совершенно естественно, а подбирать ему оправдания нет никаких резонов. Но объяснения не помешают.
Путин не был отобран в качестве матерого коррупционера и подпольного миллиардера. Когда его петербургская карьера прервалась, он не был особенно богатым человеком. Видимо, брал, что называется, по чину — столько, сколько и полагалось достаточно крупному чиновнику.
Не был он и креатурой олигархов или криминальных кругов. Преступные знакомства у него, конечно, имелись, как и у многих других. Но в первой его личной команде, в конце 1990-х, люди пригожинского типа отсутствовали. А дружба с Березовским или Абрамовичем ни на какой стадии не была глубокой. Он был нужен им больше, чем они ему, и с легкостью поставил их на место, как только стал во главе государства.
Он был отобран ельцинским кругом и лично Ельциным как чекист, как надежный кадр и как чиновник современного типа. Нечекист к тому времени уже не мог стать преемником. Оба последефолтных премьера и возможных наследника, Евгений Примаков и Сергей Степашин, тоже были из органов. Степашин проявил нерешительность в первые дни начинавшейся Второй чеченской и отпал. Реальным конкурентом выглядел Примаков, более старомодный, чем Путин, и более откровенно обещавший репрессии.
А сами-то репрессии казались неизбежными решительно всем. Народ требовал порядка, номенклатура тоже требовала порядка, а вольности девяностых воспринимались как уходящая натура. Их уже начинали называть проклятыми. Но на фоне старого разведчика, который разглагольствовал о многих десятках тысяч немедленных арестов, Путин выглядел здравомыслящим, умеренным и даже прозападным.
Режим в любом случае оставался абсолютно верхушечным. Попытка Примакова расширить свою базу и опереться на левую коалицию в парламенте уже к весне 1999-го провалилась из-за неспособности КПРФ вести себя как политическая партия. Именно эта неудача и сделала затем Путина реальным конкурентом Примакова.
Упразднение кланового режима и установление какой-то разновидности открытой автократии было тогда неизбежным. Демократических альтернатив на тот момент просто не существовало, и не стоит изобретать их задним числом. Россия не Украина.
Надежды (которые я тогда разделял) клонились к тому, что Путин все же разумнее Примакова и поэтому завинчивание гаек зайдет не так далеко и продлится не так долго. Экономика, наконец, растет, люди начинают жить лучше и осознавать свои интересы. Значит, оживет самоуправление, а там, глядишь, дело дойдет и до демократии.
Разумеется, наши надежды на здравомыслие Путина в 2000-м были таким же признаком политической ущербности, как чьи-то надежды на трусость Зюганова в 1996-м. Но и глядя из сегодня, все же не скажешь, что завершившиеся таким странным образом девяностые — это один сплошной провал. Это еще и опыт, которого до этого у России не было.
***
Новые государства на месте распавшейся империи были бы невозможны без того, что произошло в России в начале девяностых. Созданная в те годы жизнеспособная экономика может пригодиться и при совсем другом режиме. А воинственная паранойяльная диктатура хоть и выросла из девяностых, но не является единственно возможным их следствием.
Когда-нибудь Россию придется учреждать заново. И это явно не будет возвратом к той модели, которую соорудили в тот раз. Но чтобы новая модель была жизнеспособной, надо хорошо понимать, как работала прежняя. А сказки про происки воров и предателей оставим для политзанятий в детских садах.
