Всемирная водородная гонка в 2020 г. в России впервые обрела структуру на уровне государства: правительство утвердило краткосрочный план развития водородной энергетики, рабочие группы созданы уже не только в Минэнерго, но и в профильном комитете Госдумы, и на межгосударственных площадках. В 2021 г. должна появиться российская водородная стратегия.
Энергетическая стратегия России до 2035 г. (принята в июне) впервые поставила измеримые цели развития водородной энергетики — экспорт 200 000 т водорода в 2024 г. и 2 млн т в 2035 г. Правда, показатели развития внутреннего рынка пока не упоминаются. Как достичь этих показателей?
Наиболее очевидный рынок сбыта российского водорода — Евросоюз. Россия — главный поставщик энергоресурсов в ЕС: в 2018 г. — более 40% угля и газа и почти 30% нефти в структуре импорта. Одновременно Евросоюз — главный покупатель российских энергоресурсов: примерно 30% в экспорте российского угля, более половины — в экспорте нефти и более 70% — в экспорте газа, по данным за 2018 г. Но Евросоюз планирует свести к минимуму выбросы парниковых газов к 2050 г., и реализация этих планов приведет к тому, что Россия потеряет главного потребителя углеводородов и угля.
Экспорт водорода из России в ЕС представляется простым и изящным ответом на этот серьезный вызов — звучат даже тезисы, что углеводородная зависимость Европы от России просто сменится на водородную.
Из европейской водородной стратегии, опубликованной в 2020 г., из заявлений чиновников Еврокомиссии и руководителей европейских компаний (например, на недавней Российско-Европейской конференции по климату, организованной Московской школой управления «Сколково» и делегацией ЕС в России) видна стратегическая ориентация на «возобновляемый» водород, то есть полученный с помощью возобновляемых источников энергии — электролизом из воды либо риформингом биометана. Именно в такой водород и технологии, с ним связанные, будут направлены первоочередные меры поддержки и инвестиции. Пока «возобновляемый» водород кратно дороже водорода, полученного из ископаемого топлива. Основная мотивация здесь состоит в том, что именно «возобновляемый» водород обеспечивает максимальное снижение выбросов парниковых газов (в идеале — до нуля) на всех этапах получения, транспортировки и использования этого энергоносителя. К 2024 г. в ЕС планируется производить до 1 млн т такого водорода, к 2030 г. — до 10 млн т, для чего собираются ввести не менее 40 ГВт электролизеров. Долгосрочная цель — обеспечить водородом до 14% потребности в первичной энергии к 2050 г. Примерно такие доли в 2019 г. занимала атомная энергия или уголь.
Для российской отраслевой стратегии обсуждается, напротив, производство водорода из природного газа или с использованием атомной энергии. Водород и сейчас в основном получают из ископаемого топлива, это наиболее дешевая и отработанная технология в мире — если говорить о паровой конверсии метана. Но для массового применения в энергетике и — тем более — международной торговле эту технологию предстоит обязательно дополнить улавливанием и хранением углекислого газа (carbon capture, utilisation & storage, CCUS). Либо переходить, например, на пиролиз метана, при котором углерод выделяется и хранится в твердом виде. CCUS существует в мире в промышленных проектах (правда, их число пока совсем невелико), но пиролиз метана для получения водорода — пока удел НИОКР.
Европейская стратегия оставляет, впрочем, окно возможностей и для такого водорода. Ведь он может позволить быстро нарастить размеры водородной экономики, отработать технологии по всей цепочке и обеспечить быстрое — уже к 2030 г. — сокращение выбросов парниковых газов. Но стратегической ориентации на «возобновляемый» водород это не отменяет — просто потому, что таковы приоритеты климатической политики Евросоюза.
Для России это означает, что в течение ближайших 10 лет можно успеть реализовать с европейскими партнерами проекты в сфере водорода из ископаемых топлив и отладить цепочки поставок. Но за пределами этого времени на европейском рынке будет иметь значение только «возобновляемый» водород. А это означает, что России потребуются соответствующие технологии, компетенции и бизнес-модели, отсутствующие сейчас. Более того, имеющиеся сейчас у России мощности возобновляемых источников энергии (от старых гидроэлектростанций до новых ветропарков), вопреки распространенному мнению, не позволят производить водород в существенных объемах — все эти мощности уже работают на имеющихся потребителей и загружаются в энергосистеме в приоритетном порядке. Нужны будут новые мощности возобновляемой энергетики, специально для производства водорода (помимо работающих и тех, что уже запланированы по договору о предоставлении мощностей ВИЭ к 2024 г.), как того требует принцип дополнительности, упомянутый в европейской водородной стратегии, и директивы Еврокомиссии о ВИЭ.
Еще одна неприятная новость для российских регуляторов и стейкхолдеров состоит в том, что водородная стратегия ЕС фокусируется на развитии собственных компетенций и производства водорода — импорт в ней всерьез не упоминается. Стартовая площадка для такого развития в Евросоюзе к 2021 г. уже создана — начато более 120 проектов в сфере производства, транспорта, хранения, применения водорода и безопасности (программа Horizon 2020), действуют четыре «водородные долины», более 140 заправочных станций для нескольких сотен водородных электромобилей и электробусов.
В отличие от углеводородов потенциальных экспортеров разного цвета водорода очень много. В ноябре 2019 г. вышел «Водородный манифест Северная Африка — Европа», в котором показаны возможности для производства к 2050 г. почти 150 млн т в год «возобновляемого» водорода и его экспорта из Северной Африки в Европу, определены базовые технологические и стоимостные параметры такого проекта.
В таких условиях подход «а если не будут брать — отключим газ» теряет былую работоспособность. Водородная экономика обещает быть гораздо более конкурентной, выиграет тот, кто сможет быстрее создать конкретные проекты и управляемую долгосрочную стратегию их тиражирования для снижения стоимости водорода.
России в этих условиях предстоит выбрать оптимальную стратегию — двигаться ли быстро в расчете на возможность использования конкурентных преимуществ (близость к европейскому рынку, наличие инфраструктуры, собственных разработок в водородных технологиях и др.) или занять скорее выжидательную позицию и «запастись попкорном», предоставив конкурентам возможность потратить немаленькие ресурсы на «кривую обучения» и развития зарождающегося рынка.
Но важно понять: похоже, 2020 год подвел для Евросоюза черту под дискуссиями о стратегическом выборе энергоносителя будущего, и это — не российские углеводороды, как бы мы ни относились к этому факту.
